Офицеры 2-го Сибирского казачьего полка в летнем лагере под Джаркентом

Генерал П.Н. Краснов, служивший в Джаркенте, в своей книге "На рубеже Китая" (1939 г.) писал о казачьем летнем лагере в урочище Тышкан: "Летом в Джаркенте жить и служить было невозможно. Жара доходила до 62° и выносили её только привычные к солнечному зною таранчи и дунгане, совершенно голыми работавшие в полях. Полки уходили на лето в лагерь, в горы, на Тышканское плоскогорье. Как только опытным глазом Ефим Никитич Осипов определил, что снег сошёл с Тышкана, он пригласил меня поехать осмотреть нашу лагерную стоянку. Осипов с командиром нестроевой команды, сотником Дороговым Ивановым и оружейным мастером, поехали в тарантасе, я с женою и сотником Анненковым верхом. От Джаркента до Тышкана считается 40 вёрст, никем не меряных. Широко натоптанный войсками в пустыне шлях сначала полого и незаметно поднимается в горы. С середины пути, от кишлака Тышкан характер местности меняется, пологая пустыня сменяется крутым подъёмом в гору. Справа идёт глубокое ущелье, над ним торчат причудливой формы голубые, розовые и серые скалы мергеля. Наши лошади легко бегут вверх. Дыхание свободно, горный воздух пьянит. Ярко светит солнце, слепят глаза совсем близкие снега вершин. Ещё один подъём покруче по каменистому пути, покрытому галькой когда-то сползшего сюда ледника — вот и Тышкан. Мы въезжаем на наше «военное поле». За ним справа жалкий таранчинский посёлок из 12-15 маленьких хаток, в его улице несколько кривых акаций. За ним на голом поле уступами поднимающемся к горам лагерное место. По нему — обыкновенно в таких случаях пишут «в живописном беспорядке», но ничего тут живописного не было - разбросаны были бедные, кривобокие саманные постройки. Ни деревьев, ни садов, ни улиц, ни заборов. Мы подъехали к длинной саманной постройке в четыре окна — полковой канцелярии, над нею, на плоском месте, над обрывом, стояла избушка на курьих ножках — из тонких кривых жердей была сложена клетка, в эту клетку вмазаны глиняные стены, вставлены большие окна, подвешена дверь и устроено подобие крыльца. Вся она просвечивала насквозь — это и было мое жилище — квартира командира полка. В ней было три больших, полных яркого горного света комнаты со щелевыми полами и таким же щелевым потолком и больше ничего. Ни кухни, ни помещения для прислуги, ни конюшни, ничего.... На открытом всем ветрам и всем взорам юру, стоит, как палатка этот домик. Я тут-же нанял таранчей и сговорился с ними обнести дом забором из глины, устроить двор, поместить на дворе конюшню, домик для казаков и прислуги, кухню, словом, создать хотя некоторое подобие уюта. Но, конечно, нигде не было ни дерева, ни куста. Песок, камни и жёлтая верблюжья сухая трава. Мы пошли с Осиповым по лагерю вдоль разбросанных по скату маленьких хаток. — Мой дом, — говорил Осипов, — а это подъесаула Волкова, там Калмыкова, эта сакля Анненкова и Артифексова, видите, какое жильё! Кое-кто из семейных нанимает у кочевых киргизов кошмяные юрты, да так и живёт. Очаги у всех открытые, даже и без навеса. Тут дождей почти не бывает, ну, а прольёт, всё равно все крыши и в домах протекают. Бивак, а не лагерь! Большая саманная постройка было гарнизонное собрание, отделённое от лагеря стеною. В нём просторная светлая столовая, зал, библиотечная комната. На дальнем краю довольно хороший дом начальника лагерного сбора и подле штаб бригады. Сейчас же за этими постройками был крутой обрыв, в узком ущелье неслась, пенясь и шумя по камням, речка Тышканка, за ущельем стеною стояли тёмные скалистые горы. Ущелье мрачно уходило вглубь. Северные его бока были покрыты густым лесом горной ели и кедрами. На всём плоскогорье, занятом нашим Джаркентским гарнизоном, росло всего пять раскидистых старых карагачей, стоявших вдоль линейки 2-го Сибирского казачьего полка. С крыльца барака, с высоты более 2.000 метров, открывался несказанно красивый вид на всю ширь Илийской долины. Горизонт в полтораста вёрст замыкался длинным хребтом снеговых гор Кунгей-Алатау. Мы вышли садиться на лошадей и остановились зачарованные красотою вечера в горах. — Что это там такое? — сказала моя жена, стиком указывая на небо, — какое странное облако. В прозрачном зеленовато-синем небе, в бесконечной дали, за снеговыми горами и много выше их, точно висела в воздухе громадная, опрокинутая розовая роза. Её краски дрожали, становились ярче и ярче, точно внутри её какой-то огонь разгорался, потом вдруг стали потухать, белеть, синеть, и внезапно исчезла эта таинственная роза, точно растаяла, растворилась в небе. — Это вершина Хан-Тен-Гри, — сказал Осипов. - Её называют ещё «Подножием Божьего Трона». По преданию, на ней остановился Ноев ковчег и здесь верят, что он и поныне стоит там с хрустальными окнами, недостижимый для людей, никому не доступный. И Анненков добавил: — Хан-Тен-Гри считают едва-ли не самой высокой горой в мире, во всяком случае, самой высокой из гор Тянь-Шаня, в ней, мне говорили 24.000 футов, то есть около 6.867 метров, почти семь вёрст. Никто ещё не был на её вершине. Моя мечта взобраться на неё. Господин полковник, я буду просить вас когда-нибудь отпустить меня с казаками и мы поднимемся на самую вершину. Пять всадниковъ ехало по беспредельной Азиатской окраине, вдоль Китайского рубежа: — дама, два офицера и два казака, собака бежала за ними. Они никого не встретили, им никто и ничто не угрожало, самая мысль об опасности такой поездки им и в голову не приходила. Они ехали по Российской Империи. На другой день я, скрепя сердце, отобрал от сотен пятьдесят казаков, плотников и мастеровых, и отправил их с инструментом и лесным материалом на Тышкан — строить лагерь".

Александр Юрьевич, спасибо за дополнение!